За кулисами

До концерта полтора часа. Оркестр занимает свое место на сцене, за левой кулисой. Это хорошие музыканты, тонко чувствующие артиста. Их девять человек, инструменты - рояль, кларнет, саксофон, тромбон, труба, контрабас, гитара, аккордеон, ударные.

Но что-то рановато они рассаживаются.

Махмуд повесил на спинку стула плащ. Он еще не заходил в гримерную. Берет в руку микрофон и, дав знак оркестру, начинает петь:

 Как много девушек хороших, 
 Как много ласковых имен.

У него, оказывается, негромкий, но приятный баритон. Поет удивительно музыкально.

Мы слушаем - случайные зрители в пустом зале и на сцене - уборщицы, билетеры, техники, занятые подготовкой сцены и зала. А высокий стройный человек в серебристой папахе поет:

 Сердце, тебе не хочется покоя, 
 Сердце, как хорошо на свете жить...

Он заканчивает песню, и оркестр вдруг подхватывает энергичную, лихую румынскую народную песню. А потом ее сменяют лирические мелодии из кинофильмов "Большой вальс", "Серенада Солнечной долины", "Моя прекрасная леди", итальянская песенка. Вот Махмуд весело копирует "рычание" Армстронга в его песне "Хелло, Долли".

Несколько зрителей бурно реагируют на импровизированный концерт Эсамбаева, а он, взяв плащ, направляется в гримерную. Я с удовольствием прослушал эту неожиданную вокальную программу артиста и говорю ему об этом.

- Настраиваюсь на концерт, - отвечает он и, улыбнувшись, шутливо добавляет: - Когда перестану танцевать, буду выступать как эстрадный певец.

Зоя Александровна Дудецкая, костюмерша творческой группы Эсамбаева, пожилая женщина с красивыми, немного печальными и усталыми глазами, развешивая костюмы Махмуда, замечает:

- Он весь настроен на музыку.

И это была правда. Музыкальная "разминка" Эсамбаева повторялась перед каждым концертом. Больше того, появляясь в гримерной после очередного номера, он часто просил меня включить магнитофон и, переодеваясь, слушал музыку. Он ловит ее везде, где только можно, - в гостинице, на улице, в дороге. Вечно живущая в нем музыкальная напряженность, словно грозовое небо, требует разрядки.

Любопытная деталь: его импровизированные вокальные концерты, подобно его танцевальной программе, могут быть названы "Песни народов мира", то есть в этих концертах он как бы настраивается на воплощение искусства разных народов, на то, что ему потребуется сделать в танцах. Все идет, как говорят музыканты, в одном ключе.

Эсамбаев переодевается. Затем садится к столику с зеркалом и начинает гримироваться. Сначала наносит на лицо плотный слой розовато-коричневой пудры, делая нужной интенсивности тон.

Он одевается в костюм горца, щедро украшенный старым серебром. В искусно сделанных серебряных ножнах тонкий и острый, как луч, кавказский кинжал. На плечи накидывает тяжелую черную бурку. Сейчас зритель увидит гордого и красивого горца.

Я выхожу за Эсамбаевым, чтобы из-за кулис смотреть его танец. Он молчалив и сосредоточен.

Ведущая дочитывает текст, в оркестре всплесками звучит задумчивая мелодия аккордеона. Сейчас откроется занавес, и артист ринется в бой. Но уже не будет ни артиста, ни зала, а будет кусок жизни, поэма о любви к родине, чем-то напоминающая лермонтовского "Мцыри".

Махмуд рано полюбил этого лермонтовского героя. И с ним в его жизни связан один трагикомический эпизод. Во время учебы на рабфаке, куда он поступил в сентябре 1939 года, он решил - в первый раз в жизни - сыграть роль Мцыри на сцене.

Ему не надо было гримироваться. Длинный, худой, смуглый, с густой шапкой всклокоченных волос, молодой горец был готовым героем лермонтовской поэмы. Добавить к этому огромные глаза на аскетическом от худобы лице - и портрет юного монаха готов. Он слишком хотел сыграть Мцыри в самодеятельном спектакле, и ему дали эту роль. Но Махмуд еще не очень хорошо владел русским, и выучить наизусть довольно большой текст было для него просто непосильной задачей. На помощь пришла однокашница Лена Пилипенко. Она должна была суфлировать Махмуду.

Открылся занавес, и зрителям представилась сцена в монастыре. Молодой Мцыри полулежал на диване, а перед ним неподвижно стоял монах-чернец. Первые строки Махмуд знал хорошо, поэтому довольно сносно их прочитал:

 Ты слушать исповедь мою
 Сюда пришел, благодарю. 
 Все лучше перед кем-нибудь
 Словами облегчить мне грудь...

Но больше словами облегчить свою грудь он не сумел, поскольку от сильного волнения начисто их забыл. Для этого-то случая и было решено, что Лена сядет с книжкой за диваном. Она уже была там и начала ему потихоньку подсказывать. Но вдруг кто-то для создания подлинной атмосферы монашеской кельи выключил на сцене свет, и перед диваном осталась гореть лишь маленькая свечка. За диваном стало темно, и Лена уже не могла разобрать, что написано в книге. Мучительно, по строчкам вспоминала она поэму, силясь разглядеть начальные буквы строк.

Паузы оказались слишком затяжными. Махмуд изо всех сил таращил в зал глаза, сам был весь слух, весь внимание, как охотничья собака в стойке перед дичью. В зале начали ухмыляться, а потом, проникнувшись сочувствием к его мукам, зрители стали дружно подсказывать стихи новоиспеченному артисту.

Это был не только первый, но и последний выход на сцену Махмуда в роли драматического актера. Больше в этом амплуа он не хотел выступать, разуверившись в своих способностях.

А много лет спустя он блистательно воплотил тему любви горца к родине в своем чечено-ингушском танце.

...Зайдя в гримерную, Эсамбаев стал быстро переодеваться. Я обратил внимание на то, что он был мокрым от пота. И это после первого танца. Спрашиваю его:

- Какой твой танец самый трудный? - Про себя я подумал, что он обязательно назовет индийский или "Макумбу".

- Легкого танца у меня нет. Я от каждого мокрый. И если зрителю при этом кажется, что мой танец легок, значит я выполнил свою задачу. Когда публика замечает, что танец физически труден, это говорит о том, что артист не в форме. И это очень печально. Значит, он не отдает всего себя.

- Но ведь артист может быть не в форме?

- Конечно, может. Но он не имеет права показывать это зрителю. Случается, что вынужден выступать даже больным, но зритель не должен этого почувствовать.

- А тебе приходилось танцевать больным?

- Не один раз.

- Он и с гвоздем в пятке танцевал, - вступает в разговор Зоя Александровна. - А однажды сильно порезал ногу о стекло. Во время номера сверху упала лампа и разбилась на мелкие кусочки. Он не перестал танцевать. А в перерыве порезанную ногу промыл, покрыл лаком, чтобы не текла кровь, и пошел танцевать дальше.

Концерт на стадионе имени В. И. Ленина в Лужниках. На эстраде - М. Эсамбаев

Зоя Александровна рассказала мне потихоньку от Махмуда, что, когда он приходит с танца недостаточно, по его мнению, потным, у него портится настроение, ему кажется, что он что-то недодал зрителю.

По-видимому, пот - это тоже мера в искусстве, и немалая, если о нем так печется настоящий мастер. Я вспоминаю слова, сказанные Эсамбаевым во время нашего посещения в Новосибирске цирка, к которому он сохранил какую-то особую, трогательную любовь:

- Какое легкое и ясное зрелище - цирк. А ведь в цирке трудятся до изнеможения. За каждым маленьким трюком годы труда.

Я вспоминаю слова Махмуда и смотрю на сырую одежду чечено-ингушского номера. Зрители из зала этот труд тоже чувствуют, хотя не каждый, возможно, над этим задумывается.

После танца "Автомат" Эсамбаев уже не просто быстро вошел в гримерную, а вбежал.

- Мать, давай скорей, - сказал он, запыхавшись, еще не придя в себя от танца.

Зоя Александровна помогла ему снять костюм, и он тут же присел к столику с зеркалом. Надо срочно менять грим, а потом одеваться к индийскому танцу.

Уже первый концерт, увиденный мной из-за кулис, поразил бешеным темпом, интенсивностью, с которым Эсамбаев работал в перерыве между танцами. Отдыха не было.

Прекрасно, очень интересное зрелище... Слишком затянуты перерывы между танцами.

А. Н. Пель, студент НЭТИ.

Да, вполне возможно, что некоторым зрителям кажутся слишком большими паузы между танцами Эсамбаева. Но если засечь время и увидеть, что за эти минуты происходит за кулисами, то поражает как раз обратное. Вот хронометраж времени концерта:

Чечено-ингушский танец - 5 минут.

Переодевание и грим к танцу "Автомат" - 5 минут.

Танец "Автомат" - 3 минуты.

Переодевание и грим к индийскому танцу - 10 минут.

Индийский танец - 8 минут.

Переодевание и грим к "Портняжке" - 6 минут.

"Портняжка" - 5 минут.

Перерыв - 15-20 минут (переодевание к испанскому танцу).

Испанский танец - 5 минут,

Переодевание и грим к "Аве Мария" - 5 минут.

"Аве Мария" - 5 минут.

Переодевание и грим к "Макумбе" - 7 минут.

"Макумба" - 6 минут.

Фантастически малое время на переодевание и грим между танцами! Махмуд не мог себе позволить ни секунды отдыха.

И все-таки он все время почти запаздывал, выскакивая из гримерной уже во время аплодисментов, которыми зрители благодарили его собратьев по сцене - артистов Чечено-Ингушской филармонии: певцов, ведущую Ларису Андрианову и оркестр.

Несмотря на то, что руки Зои Александровны очень проворны и умеют обращаться с одеждой, времени на переодевание катастрофически не хватает. Ведь, например, только индийский костюм насчитывает пятнадцать предметов, каждый из которых имеет завязки.

А Махмуд все ищет, как бы и это время сократить.

И ему несколько раз удавалось "уложиться в три песни", что его очень радовало. Сохранялся нужный ритм танцевальных номеров, а значит, и всего концерта. Конечно, все это за счет нервной и мышечной энергии артиста.

Я всегда нервничал, глядя на эту сумасшедшую гонку.

Так через считанные минуты Махмуд предстает перед зрителем в новом образе, ничего не имеющем общего с предыдущим. Но это внешний образ. А когда же он успевает внутренне перевоплотиться?

- С первого мазка грима я настраиваюсь на следующий номер, - говорит Эсамбаев, сидя против зеркала и нанося на лицо тонкой палочкой нужную краску.

И все-таки мне удавалось с ним поговорить в эти короткие, напряженные минуты между танцами. Если он не успевал ответить, то разговор продолжался после очередного танца.

Конечно, больше всего вопросов было вокруг индийского танца, который продолжал удивлять своей необычностью, красочностью и атлетизмом. Хотелось как можно больше узнать об этом номере, секретах его исполнения и воздействия на зрителей.

Эскиз костюма русского танца, выполненный для Эсамбаева художниками-палешанами Калерией и Борисом Кукулиевыми

Эсамбаев одевается на индийский танец. Я обращаю внимание на блестящие накладки, которые привязываются к ногам. На них прикреплено несколько десятков бронзовых чашечек-колокольчиков, внутри которых безудержно звенят, перекатываясь, серебряные шарики.

- Весь фокус в том, - говорит Махмуд, - чтобы они не звенели во время подъема и опускания в начале и конце танца. Чуть задрожит нога, они сразу подают голос. Я играю роль бога Шивы. Колокольчики должны зазвенеть тогда, когда бог сделает первый шаг.

- А звенели они во время разучивания танца?

- Еще как!

- Ты на самом деле чувствуешь себя богом в этом танце?

- Приходится воображать, - Махмуд улыбается. - А иначе я не встану... Перед танцем, стоя на сцене в темноте, я складываю по-индийски руки и думаю, что нахожусь в храме и что должен спасти людей и землю. И забываю тогда, что я солист филармонии. Я встаю, потому что так надо. Боги не страдают. Лицо не должно быть искажено. Когда сажусь, можно одуреть от усталости. Но чтобы это выдержать, приходится тренироваться до изнеможения. На подъем и опускание в концерте затрачиваю по полторы минуты. А во время тренажа довожу до двух.

И все-таки однажды Махмуд потерял контроль над собой. Это случилось за рубежом. Увидел себя в индийском танце по телевидению, и ему стало плохо. Лицо нельзя назвать искаженным, но какое-то кислое. И живот дышит.

- Все бы тогда отдал, чтобы уничтожить ту пленку, - рассказывает Махмуд. - Но и получил хороший урок для себя. Стал яростно тренироваться. С тех пор ни один мускул не дрогнет. И совершенно "выключил" живот. Дышу только грудью. А это непросто.

Я наблюдал Махмуда в индийском танце совсем близко, стоя за кулисами. Видел, как во время опускания сдержанно-напряженно вздымалась грудь и как совершенно каменно-бесстрастным было его лицо. И как жемчужиной сверкнула капля пота в лучах прожектора.

Несмотря на все трудности и даже вопреки им, Махмуд весело работает во время концерта. Уходя за кулисы, радостно раздает преподнесенные ему цветы первым попавшимся ему на глаза работникам сцены: уборщицам, электрикам, пожарным. Вбегая в гримерную, беспрестанно шутит с окружающими. Этими шутками он как бы разряжает напряжение от предыдущего номера, стряхивает его и с готовностью, охотой берется за воплощение нового.

Лишь после одного номера он никогда не шутил.

...В Новокузнецке, во время первого концерта, который я смотрел из-за кулис, Махмуд был оживлен.

- Удивительно, - сказал он, накладывая грим перед выходом в номере "Аве Мария". - Камень давно бы стерся, а лицо держится. Семь гримов за концерт, и так почти каждый день. А кожа терпит. И как же я себя уродую! Один мой товарищ по театру во Фрунзе одинаково изысканно одевался в роли Хозе и в первом акте, и в последнем. А ведь Хозе в конце оперы уже не тот, что был, - заброшенный, опустившийся. Только Кармен все так же прекрасна. Так вот, мой товарищ говорил: "Публика не любит, когда я плохо одет на сцене". А что я с собой делаю? В какие тряпки одеваюсь? - И он вздохнул.

Но вот приготовления к номеру закончены. (Он должен был исполнять "Аве Мария".) Времени осталось только на выход. И он пошел на сцену босиком и уже как будто согнувшийся под бременем житейских невзгод.

Снова проходит перед глазами эта волнующая своей человечностью, каким-то неистовым чувством жалости к обездоленным новелла о слепом нищем.

Вот замер, немигающе уставившись глазами в зал, слепой. Быстро, с легким шумом закрывается занавес, и за ним остается отдаленный шум аплодисментов. На сцене сразу становится темно.

Но что случилось с Эсамбаевым? Почему он не встает и не идет за кулисы? Два человека с разных сторон бросились к нему. Я тоже срываюсь с места. Но Махмуда уже подхватили под руки и ведут к кулисам. Он согнулся и еле перебирает ногами. Что же случилось?..

Эсамбаева тем временем выводят из-за кулис и ведут к гримерной. По дороге он освобождается от помощников и идет дальше один. Хватается рукой за затылок и трет.

Я догоняю его.

- В чем дело?

Он отвечает устало и морщась:

- Ничего не вижу.

- Как же так?

- Так я ведь играю слепого.

- Играть нужно, но не слепнуть же!

- А что я могу сделать?..

Но мне, честно говоря, стало страшно за него. Какой же ценой достигается правда образа! Мы, зрители, верим, что на сцене слепой, так похоже артист изображает его. Но мы все время помним, что он зрячий. А он на самом деле слепнет. В течение всего номера он не закрывает глаза, не моргает, и в них все время прямо светит прожектор. Поэтому у артиста немеет затылок и появляется боль в голове.

Зоя Александровна рассказала потом, что слепота его открылась однажды совершенно неожиданно. Правда, и раньше замечали, что после этого номера он идет за кулисы как-то неуверенно, как будто ощупью и пошатываясь. А в тот раз после исполнения "Аве Мария" Махмуд на какое-то мгновение совсем потерял зрение, он не видел, как закрывали занавес, и, когда его открыли, он оказался сидящим в той же позе. Тогда все бросились к нему и увели со сцены. И он не сразу пришел в себя. С тех пор его всегда уводят за кулисы после этого номера.

- Первые исполнения этой роли он так переживал, - вспоминает Зоя Александровна, - что плакал прямо на сцене во время исполнения новеллы. А потом в гримерной мы вместе с ним заливались слезами. Позже он стал себя сдерживать, считая, что это мешает ему раскрывать образ, контролировать свои действия. Ушел в себя и стал, по-моему, играть еще сильнее.

И мне вспомнилась читанная где-то одна подробность игры Шаляпина. Он нередко так входил в роль, что плакал настоящими слезами. Но в этих слезах было больше жалости к себе. Он так входил в образ, что начинал уже путать, где он, а где герой. И Шаляпин победил этот, по его мнению, недостаток, который мешал ему творить.

Вспомнился мне и другой пример. Михаил Иванович Глинка, как известно, был непревзойденным исполнителем своих романсов. Однажды он признался, что, когда поет и случаются минуты особого исполнительского вдохновения, он всегда мысленно отмечает родившиеся в эти мгновения краски, нюансы, которые выражают это его высокое творческое волнение. Он запоминает их, потому что эти исполнительские штрихи, интонации и жесты как раз и доносят до слушателя всю глубину его чувства, вложенного в произведение. Запомнив, он точно воспроизводил их во время очередного исполнения романса, уже не так сильно переживая внутренне, но неизменно производя то же самое сильное впечатление на слушателей.

Чечено-ингушский народный свадебный танец. Л. Абашидзе и М. Эсамбаев. Кадр из фильма 'Я буду танцевать'

Все эти примеры - признак высшего мастерства, подлинного артистизма. Великие артисты переходят через собственные слезы, обязательно через них, к высшим сферам искусства, откровения.

Однажды к Махмуду после концерта в Полтаве подошли двое взрослых незнакомых людей. Они были взволнованы. Мужчина сказал: "Мой брат и ее сын - слепой. Мы очень хорошо знаем его движения, манеру ходить, брать предметы. Вы делаете все это поразительно похоже. Как вы этого достигли? И вы на самом деле чувствуете себя слепым?" Махмуд ответил утвердительно. Тогда мужчина попросил Эсамбаева притронуться к его щеке рукой, как это делают слепые. И когда Махмуд коснулся кончиками пальцев его щеки, мужчина и женщина не выдержали и разрыдались.

Махмуд рассказывал мне, что он долго наблюдал за слепыми, за особенностью их движений, прежде чем приступил к воплощению своего замысла.

Говоря о концертах Эсамбаева, нельзя не остановиться на той их части, где сам артист на сцене отсутствует.

Что в это время происходит? Падает интерес к концерту или нет? Помогает это все восприятию зрителем главного - искусства Эсамбаева - или, наоборот, отвлекает от него?

Конечно, исключено, чтобы такой требовательный к себе художник, как Эсамбаев, был бы безразличен к тому, что происходит на сцене, когда он переодевается и гримируется к очередному номеру. И в действительности он много думал, искал, экспериментировал, перепробовав все жанры эстрадного и не только эстрадного искусства. У него бывали творческие группы, состоящие почти целиком из музыкантов, которые исполняли камерную вокальную и инструментальную музыку. Серьезная музыка не прижилась в его концертах. Почему? Может, оттого, что не созвучны танцы Эсамбаева и серьезная музыка? Как раз наоборот - они слишком созвучны. Им одинаково присущи глубокая содержательность и эмоциональность. Они одинаково требуют от слушателя, зрителя сосредоточенного внимания, напряжения. А законы концерта требуют контрастов, перемены впечатлений. Поэтому в его концертах появились песня и художественное слово.

В концертных программах Эсамбаева, как бы перекликаясь по тематике с его танцами, исполняются песни народов мира, а также песни советских композиторов, преимущественно гражданского, социального звучания. Все это превращает концерт в единое, гармоничное целое. Так определились и основные амплуа певцов его творческой группы. Один - исполнитель песен народов мира, другой - песен советских композиторов на темы гражданские, патриотические.

Состав исполнителей группы Эсамбаева не остается неизменным. Привлекая новых людей, он ищет наиболее стройное и гармоничное звучание концерта, в котором каждый исполняет свою роль на самом высоком художественном уровне.

Я смотрел все танцы Эсамбаева на его концертах. Смотрел их вновь и вновь. Потому что они никогда не надоедали. В них живет необыкновенная гармония музыки, пластических движений, всей обстановки танца, включая костюм артиста, свет и цвет на сцене. Все это так полнозвучно соединялось, не было скучным и ординарным, что даже многократный просмотр не мог до конца насытить эстетическое чувство зрителя.

И конечно, - а это один из главных секретов искусства артиста - не ординарна мысль танца. Она ясна, я это ясность человека, знающего, чего он хочет. О смысле танца продолжаешь думать и тогда, когда танец окончен. Хочешь возвратиться к этой мысли, и снова - в танце. И тогда Открывается что-то новое, чего прежде не замечал, до чего еще не додумался. Так перечитывают книгу, которая тронула душу. Так много раз слушают любимую симфонию. И потому на концерты Эсамбаева идут по нескольку раз.

Я видел в эти дни Эсамбаева и усталым, и почти больным. За несколько недель до поездки в Сибирь он перенес на ногах грипп, и это не прошло бесследно.

А после заключительного концерта, в Омске, Махмуд лег в постель и сказал, что даже не хочет двигаться.

- Если я здоров, - сказал он, - то чувствую усталость только по окончании концертов. Все время какая-то внутренняя пружина не дает расслабиться. В этот же раз усталость брала и посреди гастролей.

У меня сейчас ни в голове, ни в ногах нет танца. Но все равно, когда нужно, настраиваюсь в секунду и уже ничего не помню, кроме танца.