10 февраля 1941 г.

Ленинград, пр. Володарского 33, кв. 2

Борисоглебский Михаил Васильевич Многоуважаемый Михаил Михайлович,

Только сегодня я получил Ваше письмо, отправленное из Нью-Йорка 23 ноября 1940 года. Столь долгое путешествие Вашего послания неудивительно, поскольку война парализовала нормальную деятельность многих стран.

Спешу ответить Вам незамедлительно, так как письмо Ваше всячески обязывает меня к этому.

Мне очень трудно писать Вам, потому что разговор будет идти почти на разных языках и, во всяком случае, при разных восприятиях одних и тех же явлений. Вы, видимо, не учитываете многих обстоятельств, придающих работе человека не только специфический оттенок, но зачастую и своеобразную форму, а следовательно, и содержание, ибо содержание требует определенной формы, а форма, до некоторой степени, определяет содержание. Большое влияние на труд человека имеет вообще все окружающее. Это Вам нужно учесть при осуждении моей скромной работы в области частичного опубликования материалов по истории русского балета.

Я не желаю приуменьшать свои ошибки или снимать с себя ответственность за "литературные" погрешности, потому что читателю нет дела до того, как и при каких условиях работал автор. Искусство требует жертв, и не только материальных, но часто и более существенных, а в наше время этого требует не только искус тво, но и всякая интеллектуальная работа.

Теперь от общего перейдем к частному. Конечно, Ваше "личное дело" было просмотрено. Материалы, находящиеся в этом деле, возможно, могут противоречить действительности! Но это уже не моя вина. Моя оплошность заключалась лишь в том, что я отнесся с доверием к документам. На поверку же оказалось, что документам нужно верить так же мало, как и людям!

Так огорчившая Вас "незаконнорожденность" имела свое значение только до 1917 года. В нашем советском понимании "незаконнорожденность" не содержит в себе ничего зазорного. Вот почему я так легко пользовался термином "незаконнорожденный".

В Вашем "личном деле", которое было найдено в Архиве Октябрьской Революции (фонд дирекции императорских театров), хранится весьма небольшое количество документов. На основании этих документов была составлена особая сводка на восьми страницах. Сводка эта хранится у меня, как и вообще все документальные данные по первому и второму томам. В этой сводке сказано:

"Прошение Баденской подданной г. Мангейма, Екатерины Кинд, о выдаче свидетельства о рождении сына. Дано свидетельство от Петербургского Адмиралтейского собора. 23 апреля 1880 года у Баденской подданной Е. А. Кинд, католического вероисповедания, родился незаконный сын Михаил. Воспреемниками были: кандидат коммерции Л. Я. Гопжевер и жена статского советника А. И. Рейхельд". Означенный в сем документе Михаил записан в Петербургское мещанское общество до совершеннолетия к семейству брата, с предоставлением отчества "Михайлович" и фамилии "Фокин". Из мещанского общества Вы были выписаны, т. е. исключены постановлением казенной палаты 5 февраля 1901 года.

Мог ли я, при наличии подобных документов, не написать того, что было мной написано?

Ваше личное дело кончается 1918 годом. В этом деле отражены все передвижения по службе, командировки, отпуска, ставки, и все это на основании приказов дирекции театров. Даже Ваши неявки и опоздания на репетиции и спектакли зафиксированы в деле, но нет никаких записок, никаких следов Ваших творческих и принципиальных высказываний. Что же касается дел Теляковского, то обнаружить их не удалось, а его знаменитые дневники все еще недоступны театроведам.

В отношении "Апраксина рынка", "списка Ваших учителей" и других неточностей, Вы, наверное, правы. Но здесь я стал жертвой многочисленных свидетельств Ваших "современников" и "однокашников". Видимо, очевидцы действительно врут без зазрения совести.

Смею Вас уверить, что при составлении кратких, справочного порядка, биографий артистов (а составил я их более 2000) все мои старания были устремлены к максимальной точности. Что служило мне материалом? Архивные, то есть официальные документы, газетные заметки, журнальные статьи, выдержки из мемуаров и показания "современников", "соратников", "знакомых", "однокашников". Показания некоторых лиц даже стенографировались. Пять лет я потратил на то, чтобы составить два тома материалов по истории русского балета. Работа эта далека от совершенства, она имеет много недостатков, и я очень был бы рад ее исправить, переделать, даже переконструировать, но, увы, об этом теперь не приходится даже мечтать! Скажу Вам больше, я даже прекратил свою работу в области изучения материалов по истории русского балета и отказался писать третий том. Единственное, что мне представляется еще возможным, - это написание романа о новаторах ("Дягилевнах") - о Вас, Нижинском и других.

Признаюсь, я давно мечтаю о такой работе, близкой мне даже и профессионально (ведь, как-никак, я автор пятнадцати беллетристических книг). Подобная работа меня увлекает, но я не имею надлежащих возможностей, а главное, у меня нет исчерпывающих материалов о самом блестящем явлении в истории русского балета. Может быть, Вы поможете мне в этом? Если есть книги, статьи или мемуары, посвященные "Дягилевцам", то не откажите в любезности сообщить мне о них.

Что же касается уничтожения допущенных мною ошибок в Вашей биографии, то Это более чем затруднительно, а посему я весьма сожалею, что допустил их, и твердо обещаю Вам при первой возможности исправить все мои "описки".

Самое неточное - это, конечно, фраза о "великих мертвецах, которые не пробуждаются". Очень горестно, что Вас обижает подобная редакционная оценка. Мне кажется, что имя Михаила Фокина столь значительно в истории русского балета, да и не только русского, что едва ли умалит достоинства великого мастера одна литературная фраза.

В порядке смягчающих мои "описки" обстоятельств, могу сообщить Вам, что в 1937 году я делал попытки отыскать в Ленинграде оставшиеся после Вашего отъезда материалы: записки, фотографии и т. п., но ничего не нашел. А Ваша сестра, у которой я был, воздержалась от документальной информации.

Из всего сказанного Вам должно быть ясно, как трудно быть точным и безошибочным даже в том, что живо и еще не весьма отдалено.

Упоминаемого Вами предисловия к балету "Дафнис и Хлоя" я не встречал, но поисками его займусь и, если обнаружу, то сниму копию и пришлю Вам.

Ссылка Сергея Лифаря на мемуары Петипа мне кажется весьма сомнительной. Никаких мемуаров Мариуса Петипа не печаталось и не печатается, кроме известных Вам, изданных в 1906 году. Сомневаюсь я и в том, что кто-нибудь из ленинградцев вступал в переписку с С. Лифарем. "Этуаль" Парижской Академии танцев пользуется у нас дурной славой, и я лично не верю его цитатам, да и зачем было Петипа обрушиваться на Вас? Когда Ваша звезда взошла, звезда Петипа уже закатилась.

Очень, очень огорчило меня Ваше мнение о книге Ромолы Нижинской. Неужели можно так убедительно, так трогательно, так вдохновенно лгать, как это сделала Ромола? И почему же ее ложь "санкционировали" довольно значительные люди? Я достаточно уважаю Вас, чтобы заподозрить в Вашем суждении личную неприязнь в отношении Нижинской. Убедительно прошу Вас написать мне о книге Нижинской подробнее, потому что эту книгу я включил в материалы для намечаемой большой литературной работы. Меня очень интересует трагическая судьба Нижинского и все, что связано с этим феноменальным танцовщиком.

За вырезки из газет - большое спасибо. Буду ждать с нетерпением книги Ваших воспоминаний. Такая книга необходима для истории балета. Надеюсь, что этой книгой Вы восполните большие пробелы в материалах, касающихся Вашей деятельности и обрисовки всей плеяды "новаторов", или, как я выражаюсь, "неоклассиков русской хореографии".

В заключение примите мои уверения в том, что я высоко ценю и уважаю Вас и никогда не мыслил сделать Вам что-либо неприятное.