5. Отъезд

Моралист в замешательстве

Молодой человек, обитающий в Париже, не смущающийся "в самом центре легкомыслия - в фойе Оперы"^*, живет не только целеустремленной учебой и скрытым тщеславием.

^* (Bournonville Aug., Erindringer og Tidsbilleder, s. 55)

Август Бурнонвиль был объектом множества слухов, касавшихся его личной жизни. Переписка с семьей со всей очевидностью доказывает, что родители, узнав о том, что он тайно обручился в Копенгагене с дочерью актеров Йоханне и Ханса Ронгстед Юлианой, устроили бурный скандал. Это было обнаружено в конце 1826 года, то есть к тому времени, когда обрученные не виделись почти два года.

В своих воспоминаниях Бурнонвиль рассказывает, что за шесть парижских лет он был влюблен два раза - в дочь бывшего директора Оперы Клотильду Куртэн и в английскую танцовщицу Луизу Курт. В обоих случаях отношения усложнялись неверием в него как возможного мужа. Эдвард Брандес прямо пишет, что это унижение вызвало в Бурнонвиле страстное желание доказать окружающим: и он, танцовщик, имеет все права сильного пола^*. Если Брандес прав, то следует, однако, оговориться, что это чувство оскорбленного мужского достоинства никогда не выражалось в агрессивности любовных стремлений, которая хоть как-то могла оскорбить буржуазное общество.

^* (Brandes E., Dansk skuespillerkunst, København, 1880, s. 240.)

Бурнонвиль высказывает много культурно-исторических, социологически верных замечаний, когда описывает условия работы и жизни театральных работников, ссылается на "простое происхождение" танцовщиков, на их "плохое образование и жалкое жалованье". Он пишет о матерях актрис, которые, в особенности во Франции и в Англии, организуют "торговлю любовью, являющуюся простой куплей и продажей" ради покровительства сильных мира сего, действующих при помощи то ли угроз, то ли соблазнов.

"А в чем причина развращенности? В искусстве? В театре? Нет, в нравах страны, в предрассудках, которые позволяют срывать маску в присутствии искусства, в спекуляциях директоров, в отсутствии у великих людей тонких чувств, в отвратительных матерях и, наконец, в невежестве народа, который ищет в газетах предсказаний оракулов"^*.

^* (Bournonville Aug., Mit Theaterliv, s. 84 f.)

"В нравах страны" и раньше в том же абзаце - другие слова: "немощность - удел людей"... Да, благодаря литературным трудам Бурнонвиля мы понимаем, что он чувствовал себя в жизни не лучше, но и не хуже своих современников. Но он отличался от них тем, что осознавал себя призванным поднять актерское сословие на один социальный уровень с другими гражданами страны. Это ему удалось, и, несомненно, первому, в Дании.

Эта миссия не могла не наложить отпечаток на всю его личную жизнь.

Мы хорошо знаем, как выглядел Август Бурнонвиль в молодости. В паспорте значится, что его рост равен одному метру семидесяти сантиметрам, что у него белокурые волосы и голубые глаза, бледное овальное лицо и длинный нос. (Люсиль Гран в течение всей жизни язвила по поводу этого носа.) Портреты говорят о том, как непохожи были Антуан и Август друг на друга в двадцатилетнем возрасте.

У нас нет никаких оснований представлять себе молодого Августа Бурнонвиля аскетом или фанатиком-моралистом во время его пребывания в городе на Сене. Он завоевал там дружбу ведущих танцовщиков Оперы. И его поздние суждения о них и о себе самом следует рассматривать в общей связи времен. В молодые годы он проявлял необычайное желание помогать своим коллегам по искусству: все датские художники, актеры, живописцы, литераторы пользовались его заботами, когда приезжали в Париж. Он помог многообещающему шестнадцатилетнему скрипачу Карлу Эвнеру и его отцу поселиться в доме, где жил сам, и постоянно опекал их. Как только его экономическое положение улучшилось, он стал помогать своей сводной сестре Густаве - она жила в далеком Стокгольме в трудных условиях с кучей детей.

Огромное влияние на Августа Бурнонвиля оказал в парижские годы Луи Нивелон, старый товарищ отца. Жизнь Нивелона была богата переменами. Солист-танцовщик в молодости, он рано стал рантье и, потеряв всякий интерес к своему искусству, довольствовался ролью зрителя бурных политических событий. Нивелон потерял всех своих близких, но не был сломлен одиночеством. В его доме и усадьбе датчанин встречал и монархистов, и представителей эпохи Наполеона, и республиканцев. За обеденным столом, всегда прекрасно накрытым, высказывались самые разноречивые точки зрения.

Что касается практических сложностей, часто возникавших из-за экономических затруднений, то Нивелон и здесь оставался умным и щедрым патроном Августа. Собственно говоря, он был его единственным якорем спасения в Париже.