3. За фасадом

Свет и тени

Образование, полученное Августом, находилось в кричащем противоречии с тем уровнем, на котором находились другие ученики балета. Положение тружеников театра, естественно, стало еще более сложным во времена наполеоновских войн. Они принесли немало бед всем гражданам Дании, в том числе и Антуану Бурнонвилю. Его дом был разрушен бомбардировкой в 1807 году, а Датский государственный банк в 1814 году, обанкротившись, лишил его весьма скромных сбережений.

Упорное прилежание Августа нужно рассматривать в контексте нищеты, невежества и всеобщего презрения, среди которых протекала жизнь датских танцовщиков. Лишь небольшая горстка актеров жила в экономически сносных условиях. Они имели "приятные побочные таланты", то есть то, о чем Август Бурнонвиль мимоходом говорит в связи с "десятью счастливейшими годами жизни" отца в Стокгольме^*: способность втираться в "напряженную светскую жизнь", принимать участие в театральных интригах, развлекать пением, остротами, флиртом. "Приятные таланты" женщин сводились в конце концов к проституции, а мужчин - к азартной игре. Август Бурнонвиль тщательно взвешивает слова, начиная фразу ""Доброе старое время...". Не только театр, но вся общественная жизнь давала тогда богатый материал для полуромантических рассказов, которые вряд ли соответствуют нынешней театральной морали и нравам"^**.

^* (Bournonville Aug., Erindringer og Tidsbilleder, s. 238.)

^** (Bournonville Aug., Erindringer og Tidsbilleder, s. 245.)

Условия жизни основной массы балетного ансамбля были ужасающи. Они просто-напросто прозябали в нищете. Они умели обзаводиться детьми, но не знали, где раздобыть пищу и кров. Удачей для них было лишь то, что они жили среди людей, находившихся в тех же жалких условиях. Поэтому танцовщики не чувствовали себя некой кастой, изгнанной из общества. Соседи, товарищи, семейное тепло больше помогали им и их детям выжить, чем король и его лепта, вносимая в театральную кассу. Они находили прибежище в пролетарских кварталах, где названия улиц носили следы былого величия этих мест - Дворянская, Буржуазная, улица Принцессы...

Когда эти актеры возвращались домой, они своими рассказами создавали живую историю балета. Они делились впечатлениями о "Лагерте" и "Ромео и Джульетте", о комизме балета "Причуды Купидона и Балетмейстера", вспоминали о катастрофе, разразившейся, когда в спектакле не хватило ребятишек, чтобы изображать детей гор^*. Соседи, товарищи, родные - все посвящались в дела датского балета, и танцовщики давали им возможность воссоздать живое представление о спектаклях. X. К. Андерсен пишет о таких людях в рассказе "Тетушка". И когда на основе своего огромного опыта Бурнонвиль часто с гордостью говорил, что "танец - это то сценическое искусство, которое лучше всего понимает датская публика", его слова следует понимать буквально^**.

^* (Krogh Т., op. cit., s. 170.)

^** (Bournonville Ch., August Bournonville, s. 3.)

Стоит вспомнить и об имени театра. Ни публика, ни актеры не говорили "Королевский театр". Они всегда называли его "Городской театр", как называет его и Бурнонвиль в своих записках в дневнике. Противоположностью Городскому театру был Придворный театр^*.

^* (В журналах Бурнонвиля и записях репетиций Фредструпа здание Королевского театра всегда называется Городским театром, в противоположность Придворному театру, современному музею истории театра. После 1849 г., когда Дания получила свободную конституцию, название Городской театр больше не употребляется, но что парадоксально - теперь он называется Королевский театр, хотя он из королевского стал государственным учреждением.)

В детстве и юности Августа Бурнонвиля у копенгагенцев было достаточно причин предпочитать название Городской театр. Тяготы войны, потрясения, испытанные во время английских бомбардировок 1807 года, сближали народ с национальным культурным центром - Городским театром. Ведь именно в нем развивались некоторые демократические настроения. (В каком-то роде это было и следствием альянса между датским монархом и "узурпатором" Наполеоном.)

Городской театр жил в то время новыми планами и идеями.

"Незабываемым вечером лет пять тому назад старик (Галеотти. - Прим. авт.) увел меня из зрительного зала в комнату дирекции и стал рассказывать о плане балета "Макбет", рисуя передо мной сцену за сценой с таким вдохновением, такой силой, таким огнем, каких я никогда не наблюдал ни в одном выступлении его - ни на сцене, ни вне ее. Его удивительное красноречие, только ему одному присущий язык, магический язык жестов и движений, произвели на меня неизгладимое впечатление"^*.

^* (Dansk Minerva, april 1817, s. 86 f.)

Семья Бурнонвилей чувствовала все более тесную связь с городской буржуазией. Антуан - самый невоенный человек, какого только можно себе представить, - вступил в лейб-егерский корпус... Сомнительно, чтобы это существенно повлияло на обороноспособность страны, зато и окружающие, и он сам вдруг увидели, что солист среднего возраста может, уйдя из привычной обстановки, чувствовать себя вполне еще молодым человеком.