Копенгаген

В некотором отношении пребывание в Лондоне принесло Бурнонвилю больше практической пользы, чем он дает это понять. Он хорошо заработал и жил так благоразумно, что смог ликвидировать старые долги и даже перевести значительную сумму на парижский счет Луи Нивелона. Руководство Оперой увеличило его жалованье, поднялся и его престиж художника. Теперь Август Бурнонвиль может спокойно смотреть в будущее, если только будет благоразумным и экономным.

Но Бурнонвиль таковым не был.

Поэтому-то он и изменил историю датского театра.

Он хвастает перед родителями выгодными предложениями, порожденными английскими гастролями. Но для нас важнее те инструкции, которые даются отцу и преследуют одну цель: шире приоткрыть дверь в Копенгаген. Перед отъездом в Лондон Август уже ответил королю, воспользовавшемуся своей неограниченной властью, чтобы потребовать письменного прошения от "дезертира". Полученное монархом прошение заканчивалось так:

"Осмеливаюсь верноподданнически еще раз просить Ваше Королевское Величество о милостивом разрешении - что бесконечно важно для моего преданного датского сердца - и не сомневаюсь, что в благодарность за отцовскую милость я смогу быть полезен сцене моей Родины и быть достойным тех надежд, которые я пробудил.

С глубочайшей почтительностью к Вашему Королевскому Величеству покорный, верный и благодарный подданный Август Бурнонвиль. Париж, 24 ноября 1827 г."

Король, конечно, обладал неограниченной властью, но ему явно не хватало простого здравого смысла, ибо, приняв прошение, он потребовал у дирекции, чтобы Август "после возвращения имел то же положение, что и перед отъездом". То есть, во-первых, остался бы обычным танцовщиком труппы с жалованьем, на которое тот не мог прожить и ранее, и, во-вторых, оказался под начальством постановщиков балетов, над которыми все издевались за их невежество. Хотя во главе дирекции стоял придворный, она состояла из двух опытных театральных чиновников. Ни один из них не был в восторге от королевского приказа, и, как видно из переписки с отцом, Августу сообщали из Копенгагена сведения, не отражающие смысл приказа Фредерика VI.

Игра продолжалась с обеих сторон. Но и Королевскому театру нужен был Август Бурнонвиль, и он четыре года мечтал о возвращении. Вскоре после лондонских гастролей возникла идея о гастролях Августа в Копенгагене, что могло бы оградить обе стороны от покупки кота в мешке. С этой минуты меняется отношение Августа к Парижу. Теперь не так уж важно рассказывать родителям о небольших успехах и хвалебных высказываниях.

"В 1829 году я поехал в трехмесячный отпуск в Данию и тут очнулся от своей беспечности. Мне нужно было составить себе репертуар и много изучить наизусть. И вот, когда мне самому пришлось выступить в роли режиссера и постановщика, я оказался вынужденным пополнять из собственного фонда то, чего не хватало в ремарках и записях, вносить изменения, применяясь к местным условиям"^*.

^* (Классики хореографии, с. 271.)

Выражение "местные условия" - это поистине одно из ключевых слов не только 1829 года, но и всей карьеры Бурнонвиля. Гастроли предполагали, правда, что молодой танцовщик начнет стразу же репетировать. Он приехал в середине августа и уже в первый день сезона мог представить результаты своего труда. По "Истории театра" Оверскоу мы видим, как это было: 1829-й.

1 сентября. "Пролог" в связи со свадьбой принца Фердинанда и кронпринцессы Каролины. Спектакль кончается премьерой "Поклонение грациям" (Бурнонвиль танцует как гастролер).

3, 5, 9 и 11 сентября - "Поклонение грациям".

21 сентября. Премьера балета "Сомнамбула", повторяется 24-го.

В начале октября еще раз идет "Поклонение грациям", "Сомнамбула" повторяется два раза, а 13 октября дается премьера "Солдат и крестьянин".

22 декабря - "Своенравная жена", один из старых балетов Галеотти.

Август Бурнонвиль уехал в Париж, а 16 февраля 1830 года в Копенгагене шел один из наиболее нелепых в датской истории театра балетов - "Данина, или Бразильская обезьяна".

После окончания сезона начался совершенно новый период в отношениях между дирекцией театра и Августом Бурнонвилем. Поскольку гастроли имели огромный успех, следующий этап переговоров закончился успешно. Очевидно, Эдвард Брандес прав, утверждая, что Бурнонвиль сознательно ставил настолько высокие требования, что вряд ли мог надеяться на их осуществление. Он мог торговаться и уступать, пока речь шла об экономической стороне дела. Но в организационной и творческой областях был непреклонен. Это, впрочем, вполне устраивало дирекцию Королевского театра. Она как раз хотела заполучить человека, который взял бы на себя обязанности по руководству всеми областями балета. Бурнонвиль требовал и получил контракт, по которому стал самым высокооплачиваемым артистом. Это обстоятельство необходимо было скрывать от труппы, чтобы не вызвать волнения среди актеров. Они ведь считали себя единственными законными детьми датской сцены. Гонорар разделили. Бурнонвиль стал первым танцором, учителем, преподавателем придворных танцев и т. д. Он стал балетмейстером - действительным, а не номинальным. В контракте указывалось, что Август Бурнонвиль будет получать 2200 ригсдалеров в год в течение восемнадцати лет, после чего может уйти на пенсию. Ни в экономическом, ни в творческом отношении ни в одной европейской стране в наше время не решатся подписать такие обязательства. Дирекция же Королевского театра этим решением обеспечила историю театра. Будущее оправдало смелую и даже рискованную ставку на двадцатичетырехлетнего танцовщика. Ставка оказалась выигрышной, но никто никогда не узнает, что думали дирекция и Август Бурнонвиль при подписании договора.

Имеется несколько свидетельств того, какую реакцию вызвало в Париже объявление Бурнонвиля об отказе от контракта с Оперой.

"Королевская академия музыки. Париж 23.XII. 1829.

Господину Бурнонвилю, композитору танцев.

Сударь, как ни сожалеет дирекция о потере художника, чей талант вызывает надежды, которые уже блестящим образом осуществляются, все же я не могу противостоять Вашему совершенно естественному желанию принять предложение Короля Дании. Меня бы мучила совесть, сударь, если бы я чинил препятствия ожидающему Вас счастью в кругу Вашей семьи на Вашей родине. Спешу Вас уведомить, что граф Ларошфуко принял мое предложение и уполномочил меня дать согласие на желаемую Вами отставку с 1 апреля 1830 г. Примите, сударь, уверения в совершеннейшем почтении.

Любер, директор Королевской Академии музыки".

Вряд ли отставка могла быть оформлена более деликатно.
Это письмо дополняет другое, отправленное ранее Антуану Бурнонвилю:

"Париж, 15 декабря 1829 г.
Сударь и мой старый товарищ!

Возвращение Вашего сына доставило нам двойную и сердечную радость: мы убедились в его добром здравии, которое объясняется счастьем обнять своих любимых отца и мать и удовлетворением успехом, достигнутым им на его родине (чему Вы и его любимая семья были свидетелями). А также потому, что Ваш добрый сын рассказал новости о Вас и передал приветы, что означает, что Вы по-прежнему помните о нас. В качестве отца семьи я должен выразить благодарность за это.

Разрешите мне, сударь, поведать Вам о моих чувствах. Ваш сын оказал мне большое внимание, пригласив меня приехать, когда он снова будет выступать. Это и долг, и удовольствие. Должен сознаться, что не смог бы вымолвить и слова о его успехах, если бы забыл о его огромном желании порадовать Вас, а также о добрых советах его отца, которые стали двигателем его стремлений. По правде говоря, в этом дебюте он проявил уверенность и твердость, силу и замечательный темперамент, что привело меня в восторг. Я бы заплакал, если бы в то время имел радость находиться рядом с Вами. Должен далее выразить, что сама удача помогла ему с легкостью преодолеть все трудности, удача, которой я так желал.

Эти факты, которые любовь к правде заставляет меня высказать, кажутся мне важнее для Вас, чем какие-либо другие темы, и я заканчиваю с уверением в моем уважении к Вам и остаюсь

Вашим покорным слугой.

Гардель"^*.

^* (Kjøbenhavns flyvende Post, 5 januar 1830.)