Другие роли

Когда театр обратился к постановке комической оперы Т. Н. Хренникова "Доротея", Тедтоева полагала, что ей там места не найдется. С ее академической вокальной школой, тяготением к воплощению трагедийных образов вряд ли стоит браться за комедийную работу, да и вся пластическая, танцевальная стихия оперы казалась ей непреодолимой.

Однако в ходе репетиций, которые блестяще вел режиссер Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко М. Дотлибов, выяснилось, что именно у Тедтоевой роль, что называется, пошла. И пошла блестяще. Ее всегдашняя склонность к импровизации, к открытию неожиданных характеров, ее темперамент и открытая эмоциональность в этой работе стали просто находкой.

Чего только не делает Доротея Тедтоевой в спектакле: переодевается, пищит, передразнивает, танцует, убеждает, улещает. Поет любовный романс, танцует болеро, движется, как метеор, говорит сладкие, как мед, комплименты. Живая, как ртуть, победительная, как полководец, пронырливая, как сводня. Она везде, это Фигаро в юбке. Слуга умнее господина, дурнушка обольстительнее красавицы.

Зал живейшим образом откликается на проделки Тедтоевой в роли Доротеи. Сраженный ее пением и танцем, обаянием и напором, Мендоса восклицает: "О, Доротея!", так же радостно и восторженно принимают ее и зрители.

Работа над "Доротеей" выявила необычайную пластичность и подвижность актрисы. И это, пожалуй, стало открытием. До той поры все, что связано со сценическим движением, казалось ей трудным. "Доротея" сняла чувство страха: если музыка зажигательна, подвижна, полна жеста и танца, как музыка Хренникова, Тедтоева может достаточно свободно и органично найти пластику существования на сцене. Это было важное для нее достижение.

Но главным, конечно, всегда оставался классический оперный репертуар. И не потому, что чуждается и не понимает современной музыки: певица она сугубо современная. Но если бы у нее спросили, кто для нее любимый оперный композитор, то Лариса бы наверняка ответила: "Верди!" Вердиевская кантилена, вердиевские страсти, вердиевский вокал ей всего ближе. Здесь лучше всего раскрываются ее артистические возможности.

Тедтоева много спела музыки великого маэстро, но начала свою работу в театре с Амнерис. Об этой партии, над которой актриса работала вдумчиво и обстоятельно, можно сказать, что получилась "ее Амнерис".

Амнерис Тедтоевой по-своему демонична. Она открывает для себя мир, полюбив Радамеса, и низвергает себя в пылающий ад, отдав его на суд жрецам. Она полна исступленной страсти, тоски, образ Радамеса все время горит перед нею. Она изломана, измучена и навеки одинока.

В сцене объяснения с Аидой, когда Амнерис, дочь фараона, силой и хитростью вырывает признание у бедной рабыни, неизвестно, кто из них несчастнее: Аида, которая, забыв обо всем, кричит о своей любви, или Амнерис, в отчаянии и бешенстве осознающая, что она, дочь фараона, соперница своей рабыни. Аида у ног Амнерис, но ей, рабыне, принадлежит красивый, как солнце, сильный, как ветер, Радамес. У дочери фараона беспредельная власть, но мир оказывается пустым и холодным без одного-единственного, такого нужного ей человека.

Самой важной сценой для Тедтоевой в образе Амнерис становится сцена суда жрецов над Радамесом. Известно, что эта сцена новаторски решена Верди. Зрители видят не только сам суд, но и его отражение в сознании Амнерис, подслушивающей происходящее. Это уже язык XX века, зрителям представлено не только течение событий, но и осознание их героиней.

Что же мелькает в воспаленном сознании Амнерис - Тедтоевой в минуты суда над Радамесом?

...Он сам выбрал смерть. Теперь происходит то, чего вернуть нельзя... Эти изверги, чудовища, страшные жрецы. Они знают, что она любит Радамеса, и все же осудили его... Нет, его осудила она сама, как он смел отвергнуть ее, Амнерис, дочь фараона... Нет, это они...

Мысли ее путаются, ей страшно за него. Она вся пылает. Вжавшись в стену так, словно ее жгут каленым железом, она то со страшной силой ненависти грозит жрецам, то со всей страстью молит о пощаде: "Боги, сжальтесь, он ведь не виновен, молю я вас спасти его".

Здесь Тедтоева достигает мастерства в звукоперевоплощении, здесь ей это особенно нужно.

Жрецы стоят огромной белой пирамидой, они мрачны, лишены чувств, как каменные глыбы. Их так много, белые, как саваны, их хитоны уходят к самому горизонту. Их не сподвигнешь на сочувствие. Скорее, пирамида сдвинется с места и заплачет.

Трижды сухим, жестким речитативом жрецы вопрошают бывшего полководца: "Радамес, Радамес, отвечай". Как бы вместо него, разговаривая сама с собой, с Радамесом, жрецам отвечает Амнерис. Вот ее речь, как раскаленная лава, как мощный звуковой шквал. И вдруг - рыдание. Перед нами не всесильная дочь фараона, а маленькая и несчастная женщина, теряющая сейчас единственное, что дорого ей в мире.

Вот фразы Амнерис, которые она, кажется, не поет, а скрежещет в ярости. Еще чуть-чуть - и она, кажется, сдвинет каменную громаду пирамиды, разнесет всех жрецов... И опять нежнейшая мольба слабой женщины о великодушии, пропетая с раскаянием и грустью...

И все же в Амнерис торжествует властный огонь эгоизма и себялюбия. У Тедтоевой она собственная жертва и губительница, заглянувшая в бездну исступленной и страстной любви. Открывшая в себе душу.